Геройская гибель "Варяга", Невыдуманные армейские истории

[strelokkk]

Фамилии, как обычно изменены по морально-этическим соображениям, нецензурная лексика присутствует для литературной окраски повествования.
ПРЕДУПРЕЖДАЮ СРАЗУ – букв много. Кто устанет втыкать с монитора – может распечатать и читать на очке в сортире. Запора не будет.

ГЕРОЙСКАЯ ГИБЕЛЬ ВАРЯГА

ПРОЛОГ (краткий экскурс в историю). Умники могут не читать.

23 февраля – День Защитника Отечества. Это знают все, и только старшее поколение помнит, что раньше, до псевдодемократических выебонов новых царей отпочковавшихся самостоятельно – недоразвитых во всех смыслах, мини – государств, некогда одной, но, по настоящему, великой и могущественной страны, всё переименовывать, переиначивать и трактовать историю в угоду политическому рейтингу и собственному популизму, этот день носил другое название. Он был установлен в СССР в 1922 году как День Красной армии и Флота, а с 1949 до 1993 г. именовался, как День Советской Армии и Военно-Морского флота».
Советская история в школах подробно и красочно излагала героические факты биографий полководцев – героев Гражданской войны: Буденного, Ворошилова, Котовского, Щорса…, которые лично вели свои войска в атаку, и лично же рубили шашками в капусту, а, также собственноручно стреляли из наганов и маузеров всякую белогвардейскую сволочь и прочую гидру контрреволюции.
Далее, в годы Великой Отечественной Войны, ярким примером мужества и беззаветного служения Родине были для всех людей знаменитые военачальники Рокоссовский, Конев, Василевский, Баграмян, Жуков, а, также рядовые солдаты Красной Армии и партизаны – подпольщики: Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, молодогвардейцы…
Позже, после осуждения и развенчания культа личности Сталина, оказалось, что были у нашей великой Родины и другие герои, почему – то, до сих пор, незаслуженно забытые: Василий Блюхер Маршал Советского Союза. Кавалер Ордена Красного Знамени № 1 ! и Ордена Красной Звезды № 1 ! В 1938, в ходе массовых репрессий, он был арестован, и 9 ноября 1938 года умер от пыток на следствии в Лефортовской тюрьме. Михаил Тухачевский. Маршал Советского Союза. Репрессирован и расстрелян в 1937 году. Иона Якир. Командарм 1-го ранга. Видный военачальник времен Гражданской войны. Расстрелян в 1937 году. Иероним Уборевич. Советский военный и политический деятель, командарм 1-го ранга. Расстрелян по «делу Тухачевского» в 1937 году… Их имена вскоре внесут в священную Летопись Рабочее – Крестьянской Красной Армии…
Оказывается, Родина всегда о них «помнила», но тогда еще не пришло время их называть героями…
В то давнее время, непонятное для современной молодежи с засаленными патлами, накладными ногтями, идиотскими тату и уродским пирсингом, необразованными и безобразно неграмотными, с прыщаво – дебильными лицами – все было по другому. В детских садах, школах, техникумах, институтах, на предприятиях, в учреждениях и организациях, много внимания уделялось патриотическому воспитанию подрастающего поколения в духе беззаветного служения Отчизне и готовности встать в ряды Советской Армии и Военно – Морского Флота, чтобы дать достойный отпор любому агрессору!

НАКАНУНЕ (1-я часть)

Накануне 23-го февраля во всех воинских подразделениях, частях и соединениях ведется усиленная и целенаправленная подготовка к военным парадам, где бы ни дислоцировались войска (на суше, на море, в городах и населенных пунктах, или в самых глухих зажопинах необъятной Советской Родины). Приводится в ОСОБЫЙ порядок парадная форма, оружие и военная техника, чистятся бляхи, пуговицы и кокарды, гладятся кителя, рубашки, брюки, и запираются наглухо в личные шкафчики в каптерке с запретом под страхом смерти к ним даже прикасаться до времени «Ч»; личный состав однообразно стрижется, техника выводится из боксов, ангаров и доков, драится с моющими средствами, разъедающими кожу рук, слизистую оболочку глаз и носа, красится (не как всегда, а очень аккуратно), и окантовывается белым цветом там, где это положено.

Нашему 4-му курсу Высшего Военного… Училища День 23-го февраля 198… года сулил нехуёвое времяпрепровождение в культурно – эротическом плане. По предварительным оценкам аналитиков нашей доблестно – распиздяйской роты, перспектива сдрыснуть в увольнение в этот героический день составляла около 50 процентов по шкале армейского долбоебизма, а самые оптимистические прогнозы околачивать хером груши в родной казарме в течение всего дня, вообще колебались на отметке 70 –75 процентов с устойчивой тенденцией к росту.
Аналитические результаты появились не просто так, были взяты не с потолка, и высосаны не из грязного курсантского пальца. Основой для их изыскания послужила пламенная речь нашего командира роты майора Недельского на очередном построении за неделю до торжества.
– Никому не советую забивать хуй на службу в преддверии нашего с вами профессионального праздника… – начал свой доклад этот высокоморальный и утонченно-культурный человек в форме майора Советской Армии.
– Никакой амнистии пьяницам, самоходчикам, похуистам, залетчикам, и ебАкам всего живого на Планете Земля, командование Вооруженных Сил СССР, и я лично, в этот день, вводить не собираемся!
– Да он – контра! – тихо, и с ненавистью прошипел в строю Серега Ермолин, по кличке Угол, поскольку все вышеперечисленные эпитеты относились лично к нему, но Углу тут же дали коленом под зад, чтобы заткнулся и не мешал запугиванию личного состава.
– Но мы, тут, нахуй, не звери, и праздник вам устроим, я обещаю!
По строю пробежал неприятный холодок от яиц до головного мозга…
Последняя фраза «я обещаю» исходила от ротного, как клятва рыцаря – крестоносца на мече перед Великим походом в Святую Землю, призывая ебашить направо и налево всяческих сарацин и прочих нехристей у Гроба Господня в Иерусалиме, и не сулила ни хера хорошего ни ныне, ни присно, ни во веки веков…
– Значит так…– продолжал магистр «Ордена Мудаков» – Парад состоится на площади Ленина в 10.00 при любой погоде, включая дождь, снег, наводнение, понос и триппер участников парада! После прохождения торжественным маршем, все возвращаются в казарму. Построение – проверка. После проверки, отличники боевой и политической подготовки, местная пиздота, женатые долбоебы, и им сочувствующие, отправляются в увольнение, к хуям собачьим, с моих глаз, на радость комендантским патрулям и начальнику гарнизонной гауптвахты.
– Остальные недоноски, краса и гордость Вооруженных Сил Советского Союза, пиздуют на праздничный обед, жизнерадостно жрать курятину и заливать глотку компотом из сухих, но не тропических фруктов.
– Большому куску и рот рад! – филосовски – алчно заключил Ваня Быков, уроженец славного города Могилёва, профессионал обжорного вида спорта, выступающий в супертяжёлом весе, не страдающий никаким гастритом, метеоризмом, отрыжкой и запорами, носящий подпольную кличку: «Организм»
– После обеда – личное время, и нехуй шароебиться по территории. Читайте газеты в Ленкомнате, играйте в шашки, плетите макраме, дрочИте набрудершафт, только не злите дежурного по училищу и меня в особенности!
– В 15.00 – спортивный праздник: кросс, ради такого дня не пять, а только три километра, после чего, в спортзале, соревнования по мини – футболу между взводами батальона. Победившей команде – вымпел и внеочередное увольнение в следующие выходные! Ну как?!
– Delirium tremens! (белая горячка) – тихо констатировал сын врача и знаток латыни Гена Шмаков – Ургентное состояние. Требует срочного врачебного вмешательства. Сестра! Клизму, будьте любезны, голубушка! Херр – майору стало хуже!
Строй дружно гыгыкнул.
– Шо, бля, смешного?! – угодливо впрягся взводный 2-го взвода, не знавший элементарных медицинских терминов – разленились, нах, охуели вконец, токо яйца ходите – чешете!
– Свои яйца, заметьте, свои кровные… – шепотом парировал Угол (непревзойденный специалист в этом ответственном деле, требующем концентрации внимания, выдержки и ответственности в паховой области).
– Спрячь зубы – вирву! – хрипло, загробным голосом Лёвы Задова, начальника контрразведки армии батьки Махно, тихо посоветовал взводному младший сержант Валера Корзун, до училища – боец десантно - штурмового батальона, на спор рвавший голыми руками трехсотстраничную книгу вместе с твердым переплетом.
– Хули молчим?! – наседал ротный – Кому шо не нравится – шаг вперед!
– Ферфлюхте швайн! Ди волле шайзе! (Проклятая свинья! Полное говно!) – истерично взвизгнул Олежка Кондаков, по кличке Ганс, яркий представитель романо – германской группы народностей (варваров), рыжий, с тяжелым подбородком, потомок Ариев (как он сам считал), и приверженец всего арийского, по совместительству входивший в первую пятерку ротных распиздяев.
– Я щас кому – то хрюкну, Кондаков! – ротный в момент вычислил немца – Ты вообще, охуярок, в особых списках, так, что наберись терпения, залепи ебало и не пизди из окопа! (Язык Гёте и фюрера ротный знал не очень).
– Энтшульдигунг, херр майор! – виновато извинился пристыженный и пойманный на горячем Ганс.
– Обосрались?! – с гадкой ухмылкой вопрошал командир роты. – Обосрались! – Вот и хорошо… Я ж пошутил… А вы сразу дристать в галифе…
– Ладно, вы уже 4-й курс, как – никак… Яйца до колен болтаются, ночные поллюции, мозоли от онанизма …(размышлял ротный), потому, довожу распорядок дня на 23 февраля:
– Парад в 10.00. После парада рота возвращается в казарму. В увольнение идет 50 процентов личного состава за исключением залётчиков и наряда. Для остальных – личное время. На обед и ужин разрешается вне строя, но организованно. Кто хочет – идет в спортзал, на койках не валяться, приключения на жопу не искать, за территорию – ни ногой. После ужина, в 20.00 – в клубе – блядский бал (праздничная дискотека), а, конкретнее, случка с женским населением этого гостеприимного города. И не дай бог, кто нажрется! – как обычно, уже 4-й год напутствовал отец – командир.
– Иуда!.. – философски заключил сын Ленинградского художника Андрюха Воронцов по кличке Мойша, лично созерцавший подлинники картин великих мастеров эпохи Возрождения на тему Библейских сюжетов в залах Эрмитажа.
– Товарищ майор, а давайте организуем футбольный матч: сборная офицеров батальона против сборной курсантов – ёбнул сходу пиздобол и провокатор Дима Подоляну по кличке Молдован, кстати, очень неплохой футболист, игравший за сборную округа.
– Ага – поддержал его самый мелкий курсант роты Коля Казаченко, по кличке Колюня – А комбат у вас на воротах!
– Бляяя!... – ротного передернуло так, как будто брутальный негр из трущоб Гарлема, своей собственной шоколадной рукой в золотых гайках на толстых пальцах, делал ему принудительный анальный фистинг, другой рукой давая пососать воронёное дуло заряженной «Беретты», снятой с предохранителя.
Священное имя комбата не принято было поминать всуе, а, к ночи, особенно, потому, что призрак полковника Чернышева, алкогольного гуру, мастера безумных монологов и лауреата престижной премии: «Нажрись до синевы и заеби всех», мог в любую минуту восстать из спиртосодержащего пепла, и припиздовать в казарму наводить порядки в любое время суток, вплоть до третьих петухов.
Для этого не требовалось сборище ебанутых на всю голову приверженцев оккультизма, начитавшихся дешевых самопальных брошюр о потусторонней жизни, сидящих в темной зашторенной комнате за круглым столом с дешевой скатертью, и дружно сложивших грязные лапы на днище блюдца, вопиющих: – Дух полковника Чернышева, выходи!..
Для этого достаточно было, лежа у себя дома, на диване, в состоянии тяжелейшего нокаута после жесткого апперкота очередной бутылки водки, поднять трубку прямого служебного телефона без наборного диска, и, по возможности, внятным, но обязательно, командирским голосом, прореветь:
– «Вереск», дежурного по автопарку срочно!
– Дежурный по парку старший прапорщик Нерыгайло!
– Хули ты там мычишь???!!! Комбат – ОДИН (1-й батальон), 17-84 на выезд, База!
17-84 был номером служебного УАЗа обитателя преисподней, а Базой именовался домашний адрес комбата (логово упыря).
По этой команде, дежурный по автопарку посылал своего помощника в казарму автороты, будить потомственного комбайнера с Херсонщины, а ныне, комбатовского водителя, ефрейтора Пилипенко.
Тот долго драл глаза спросонья, посылал всех на хуй, но потом, напялив штаны, гимнастерку, сапоги и головной убор, шёл в дежурку, получать путевку на выезд.
Подобрав у подъезда Базы посланника самого Сатаны, ефрейтор Пилипенко, на ходу протирая навигационные приборы, запотевшие парами алкоголя, накануне выпитого комбатом, как мифологический Харон, грёб веслом (коробкой передач), и вез это исчадие ада в Царство мёртвых (потому, что, спящих мёртвым сном курсантов) для внезапного построения, проверки и выявления неблагонадежных элементов. Разве, что у храпящего в салоне УАЗа комбата на закрытых веках с мешками под глазами не лежали монеты, как плата Харону за перевозку через Стикс (река мёртвых), но Харон – Пилипенко удачно торговал спизженным из бака УАЗа 17-84 бензином, и до сраных серебряных грошей не опускался. Он был выше этого.
Такие опасения, при упоминании комбата, просвистели в наших мозгах, а вот, командира роты, майора Недельского, мучили совершенно другие мысли…
Ротный пребывал в раздумьях по поводу сказанных, словно в тифозном бреду словах Молдована и Колюни о проведении «Матча смерти» по футболу между офицерами и курсантами с командиром батальона на воротах, в кедах и семейных трусах в крупный горох.
Он, как никто знал, что в любое время дня и ночи, верная подруга комбата – водка, отобразит ему в глазных яблоках, минимум, два мяча в столь ответственной игре, а отразить их, в грандиозном кошачьем прыжке, этой бегемотской обрюзгшей туше, не поможет даже марксистско – ленинская теория, не говоря уже о вратарской школе легендарного Льва Яшина, которой комбат нихуя не владел, и изучать не собирался.
– Всё! Прекратить, нахуй разговоры, Подоляну, молдован ёбаный! Сын-идиот – горе родителям! – перешел на личности командир роты. – Кому не стоится в строю – пойдет ебашить, я найду работу.
– Итак, с сегодняшнего дня, и до 21-го февраля включительно, всё училище, за исключением 1-го курса, в 01.00 ночи, когда в городе прекратится движение общественного транспорта, организованно, под руководством дежурных офицеров, движется в центр города (4 километра, кстати), до площади Ленина. Там строится в парадные коробки и отрабатывает прохождение торжественным маршем до 02.30. Затем, возвращается в училище и в 03.00 – отбой. Кому шо не ясно?
Мы, начиная со 2-го курса, в течение двух лет, уже испытали на себе этот заёб, но нужный вопрос вертелся на языках, и он таки прозвучал из глубин строя – А спать когда, позвольте?!
– Ой, бля, заныли…ой, бля, заныли…– протяжно и нудно, как муэдзин с минарета, призывая к молитве правоверных мусульман, заголосил ротный.
– А то вы спите?!... После отбоя хуй кого уложишь! Как отбой, так начинаются брожения. То покурить в умывальнике, то поссать приспичило, то посрать в одиночестве, и вытереть сталактиты газетой «Красная Звезда», вырванной из подшивки до прочтения замполитом, то соседу по койке в жопе поковыряться и взять мазок на БАК посев, то пердёж начинается такой, шо мухи дохнут на лету, и бактерии мрут на хер, которые выжили даже в космическом катаклизме.
– Короче, хватит пиздеть, и все на этом!
– Найн!!! – нервно вскрикнул рыжий Ганс – Херр официр! Вас ист дас: Особые списки?!
– Ах да… пардон, месье – спохватился ротный – Особые списки…
– Так вот, после парада и возвращения в казарму, особо одаренные курсанты (певцы, музыканты, поэты, художники и прочая сраная интеллигенция) берут свои причиндалы и группами по 2-3 человеко-долбоеба, идут по подшефным детским садам для участия в утренниках, и идеологического воспитания подрастающего поколения в духе защитника нашей Советской Родины. Группы разбиты по принципу: Один пиздобол (знаток истории Советской Армии), один музыкант (патриотические песни), и один на все руки мастер (художник – рисовать с детьми, ёбаный скульптор – лепить из пластилина, или поэт хуев – стихи про Советскую Армию и Военно – Морской флот). Детские дошкольные учреждения тоже распределены.
– И что далее? – вопросил из строя какой-то чересчур любопытный мудак.
–А далее пиздуйте куда хотите, увольнительные будут выписаны до отбоя, токо не обосритесь, как ваши доблестные предшественники из 2-го батальона, шо ихний комбат уже год избегает встречи с заведующей детским садом на автобусных остановках и в очередях за майонезом.
– Огласите сей конфуз – квакнул Угол, хотя на это мероприятие задействоваться не собирался, дабы своими выходками не позорить славное имя Высшего Военного…и так далее.
(Повествование командира роты)
– Ага… – продолжил ротный – Так вот… В прошлом году патриотическое воспитание подшефных детских садов обеспечивал 2-й батальон. В одну из групп попали 3 охуярка, которые и сейчас бесстыдно топчут нашу бренную Землю. Хуй его знает, шо они там делали: пели, плясали, рисовали, лепили, рассказывали всякую хуйню, показывали фокусы… Но детишкам понравилось.
– Дети им надарили ко Дню Советской Армии заготовленные рисунки, гербарии, статуи из пластилина, одеколоны, зубные щетки, карандаши, акварельные краски (нахуй бы они нужны), и белый материал для подшивки подворотничков, спели хором патриотическую песню, станцевали «Яблочко» и уебнули по группам на тихий час.
– Когда воспитатели уложили детей спать, и, пригрозили, не пиздеть, и, вообще, дышать через раз, молодой и одинокий педагогический коллектив, решил устроить нашим героям творческий вечер с накрытием стола и распитием спиртных напитков различной степени крепости. Ёбаные гусары не посмели отказать дамам.
– Заведующая детским садом, с виду приличная женщина, на закате зрелости, дабы не допустить проявлений Содома и Гоморры (как зачастую бывает, и трактует Библия) в своём заведении, решила это дело возглавить лично и проконтролировать, совершенно не предполагая о последствиях.
– Так страна не встречала даже Жукова – Маршала Победы!
– Стол ломился! Толстожопая кухня, естественно, голодала!
– Я не знаю за омаров, но закусить там было чем…
– О сумках, вынесенных с работы в этот день, не могло быть и речи. Все продукты, спизженные из детского рациона, шли на стол, под беспощадные курсантские жернова.
– Тощие детсадовские дети, в голодном сне тихого часа просили: – Хлееебца…, – но их никто не слышал. Чествовали охуевших защитников Родины! (ротный мог выбить слезу из кого угодно).
– Одичавшие от однообразия женского коллектива (сторож не в счёт), от сплетен, интриг, и мужей-алкоголиков, молодые и не очень сотрудницы учреждения, решившись, наконец, испытать в этой жизни вообще ВСЁ НА СВЕТЕ, глазами рвали на мелкие фрагменты троих героев , которые в это время набивали безразмерные желудки дармовой едой и заливали не менее дармовой выпивкой.
– Близилась развязка сюжета.
– Когда отгремели последние залпы аккордов очередного белого танца, один из недоносков решил как-то скрасить свое пресное, нахуй никому не нужное существование в этом мире, и предложил рассказать анекдот из жизни детского сада, по его ебанутому мнению, гениальный.
Недельский взял паузу. Он был, как оказалось, не только долбоёб в погонах, но и тонкий психолог плюс гениальный многоплановый актер.
– Просим, Маэстро, просим! – понеслось из строя, и даже раздались жидкие аплодисменты жополизов.
– Ну, ладно…– снизошел ротный.

Родители забирают девочку из детского сада, и по дороге домой спрашивают:
– Машенька, а чем вы сегодня занимались в детском садике?
– А нас сегодня МарьИванна водила на экскурсию в лес!
– И что же вы там делали?
– Собирали цветочки, листочки, слушали птичек.
– И всё?
– Нет, не всё…
– Не тяни… – занервничал папа.
– Мы там были долго, потом захотели пИсать, и пИсали.
– Как это пИсали?! – прихуела мама.
– Да очень просто! Мальчики – из трубочек, девочки – из дырочек, а МарьИванна – из большой рыжей мочалки!

– Ааааа!... Ууууу!.... Ыыыыы!... Ёоооо!... – пошло цунами по строю. Ебааа!... Охуеее!... Блянааах!... Яебууу!...– надрывался народ.
– Это все хуйня – вытирая слезы от смеха, продолжал ротный.
– Когда этот уебан закончил анекдот, обстановка за столом резко изменилась не в лучшую сторону.
– Одна воспитательница, подрезавшая колбаску за отдельным столиком, отхуярила кусок, вместе с разделочной доской, и присела от смеха так, шо по шву треснула парадная юбка на жопе, и мелькнули трусы с начёсом «Зимний вариант», другая, сидя за столом, от напряга пырснула зелёной соплёй в тарелку с объедками. Дама, сидевшая с набитым ртом напротив заведующей, закидала ей очки и бюст реактивной струёй из колбасы, огурца и горошка под названием «Оливье».
– Ржак грохнул такой, шо проснулась и заплакала ясельная группа в другом крыле здания.
– А вот еще анекдот – не унимался ёбаный юморист, но всем было не до него.
– Им налили на посошок, и уссыкаясь от смеха, скоренько спровадили нахуй подальше от детей.
– Короче, шоб такой хуйни не было! – заключил ротный и зачитал особые списки.
Я попал в тройку с Андрюхой Тетериным из Ростовской области и Юриком Гориным из Норильска.

ПОДГОТОВКА (2-я часть)

В ту же ночь мы начали подготовку к параду. Представьте себе ночные пустынные улицы не очень большого города без наличия крупных предприятий с круглосуточным режимом работы. Редкие прохожие, фонари, мягко падает снежок. Тишина и благодать, казалось бы… Хер там!
Чу!… В районе центральной площади слышится постепенно нарастающий гул. Это Высшее Военное… Училище в составе шести рот где-то по 120 человек, пиздует организованно, на раз-два – левой, для отработки прохождения парадным строем и торжественным маршем. Две роты 1-го курса на парады не привлекались, дабы своим идиотски- зашуганным видом не испортить общественное мнение гражданского населения о военном потенциале Советской Армии, которая вообще никого не боится, ни кого в хуй не ставит, и набьёт ебало любому агрессору похуй на какой территории (своей, чужой, или нейтральной).
Наш комбатос, полковник Чернышев, на парады тоже не привлекался, но по совершенно другим причинам. Вместо него хуярил во главе батальона наш пиздоватый замполит, подполковник Чмаров, тунеядец и стукач, по кличке «Поц».
Комбат оставался за кулисами по двум причинам.
Первое: на этом бесформенном, неспортивном и охуевшем теле, парадная форма, застегнутая на все пуговицы и подпоясанная парадным ремнем, сидела, как балетная пачка примы Большого театра на беременном опоссуме. Но это еще хуйня…
Второе: комбат, шагая во главе парадного строя батальона, хекая одышкой гипертоника и мозгоёба, своим постоянным термически – алкогольным выхлопом, мог запросто сжечь нахуй Дважды орденоносное, Красное знамя училища, а впереди идущий знаменосец, гордо ебашил бы с одним обугленным древком в руках, не догадываясь, что ничего уже не полощется на морозном зимнем ветру. А, подходя к парадной трибуне, и повернув голову в её сторону (равнение направо), комбат однозначно превратил бы в пепел фетровые шляпы на головах видных партийных деятелей города, а, если бы накатил непосредственно перед парадом, то и партбилеты, в их внутренних карманах у горячих пламенных сердец. Вот такие дела.
В 01.00 по Московскому времени, выйдя из ворот училища, ротные коробки в ногу шагали к площади Ленина. За тихий пиздёж в строю не наказывали, но за громкое «гы-гы» офицеры тут же давали команду: «Ссстррроевыыым, мааарррш!». И мы рубили строевым. Грохот стоял не абы какой, но всем было поебать.
Иногда Ганс пытался наигрывать на губной гармошке немецкий марш, но ночью, на улице в феврале, дохуя не наиграешь, тогда он яростно выкрикивал типа: – Матка! Яйки, млеко, шнапс! Даффай, даффай! Нихт партизанен, нихт капитулирен! Пух-пух!
Ржали все, за это снова ебашили строевым и тихо пинали уёбка-Ганса.
Услышав эти крики, местные жители, скорее всего, тут же прятали тостожопых и сисястых девок по подвалам, чердакам и сараям, уводили скотину в леса, срочно резали кур, гусей, кролей и свиней, а некоторые, достав из сундука белую повязку с надписью: «Polizei», шли рисовать мелом звезды Давида на домах евреев, лизать жопу коменданту и угодливо кланяться патрулям полевой жандармерии Вермахта.
Выйдя на площадь, мы перестраивались для отработки процедуры.
Началось!
Теперь в дело вступали два барабана (большой и малый). Большой задавал ритм, а малый отбивал дробь. А хули вы думали?! Всё не просто так!
– К торжественному маааршууу!
Барабаны: большой – Буммм…, малый – дррррр!
– Порооотно!
– Буммм…– дррррр!
– Дистанция на одного линейного!
– Буммм…– дррррр!
– Первая рота прямо, остальные напрэээ…ВО!
– Буммм…– дррррр!
– Шэээгоооом мэээээээрш!
– Буммм…– дррррр, буммм…– дррррр, буммм…– дррррр, буммм…– дррррр!
И так, бля, до бесконечности пару десятков раз.
Ох, не хотел бы я жить в том городе, в окрестностях его центральной площади!
Народ был, в основном, понимающий, но находились хуеплёты (обоих полов), которые выскакивали на балкон легко одетыми (в одних трусах, а некоторые в комбинациях на голое тело) и визжали на всю округу:
– Сколько можно!!! (а мы только начали). – Это издевательство!!! (а нам похуй). – Прекратите немедленно!!! (а мы только начали). – Я буду жаловаться!!! (а нам похуй). – Дайте покой!!! (а мы только начали). – Я на вас найду управу!!! (а нам похуй).
Где-то так.
При этих раскладах, барабаны начинали звучать громче, строевой шаг ещё громче, визги ренегата и дебошира захлёбывались и тонули в звуках чётко отлаженной армейской машины.
Возмутитель нашего спокойствия удалялся к себе пить цитрамон, валерьянку, ставить клизму, а, может, вообще, вешаться, или резать вены.
Пошатавшись строевым шагом по площади, в течение одного часа, мы возвращались в казармы. После прогулки по холодному зимнему воздуху уснуть было сложно, но еще сложнее, уснув, было проснуться по подъему в 06.00. Но мы были уже опытные перцы и досыпали своё на самоподготовке в учебных классах с 16.00 до 19.00.
В ночь с 21-го на 22-е февраля никто никого никуда не погнал. 22-го у нас было дохуя работы.
Вместо самоподготовки все приводили в окончательный порядок парадную форму, чистили автоматы до блеска, и цепляли к ним белые парадные ремни. В этот день отбой был на час раньше.

ПАРАД (3-я часть)

Не знаю, как где, но в нашем училище 23 февраля подъём всегда был на один час позже, в 07.00, и дежурный по роте не орал истерически: – Рррротаааа, подьёоооом! Просто в казарме включался свет – и всё.
После завтрака переоделись в парадную форму, получили оружие, и провели строевой смотр в шинелях.
Серега Ермолин (Угол) отличился и тут. Наивно подумав, что он самый умный и хитрожопый, Угол нацепил под китель жилетку – безрукавку красного цвета, присланную сердобольными родителями в посылке, чтобы сынуля (хер до колена) не мерз долгими зимними ночами под худым армейским одеялом.
Но когда командир роты, прослуживший в армии лет на 25 больше Угла, и знавший всю подобную хуйню, дал команду снять шинели, тому сделалось некомфортабельно. Жилетка полыхнула кумачом в вырезе кителя, как наряд дешёвого шансонье из Бердичева.
Не говоря ни слова, ротный подошёл к Углу, щелкнул каблуками, и сделал кивок головой.
Распиздяй и похуист Угол, с глупой улыбкой присел в легком реверансе, как и положено даме, приглашенной на менуэт (не путать с миньетом).
Недельский мерзко оскалился, собственноручно расстегнул китель «Уголка» и вытряхнул этого долбоёба из гламурного жилетона.
После чего быстро и красиво скатал из жилетки подобие небольшого гандбольного мяча и швырнул в дневального на тумбочке. Тот поймал.
Тыкая желтым прокуренным пальцем Углу в переносицу, ротный, громко и с выражением, продекламировал патриотический стих:
– Как наденешь вшивник – береги его!
– Он ведь, с нашим знаменем – цвета одного!
Мы чуть не усрались от смеха, а раздавленный Угол, как-то по – старчески сгорбившись, виновато отвесив губы, с повисшими вдоль тела граблями, стоял, как грустный самец бабуина, которому никто не даёт, даже в брачный период.
Парад прошел на высоте, как всегда. За знаменосцами, прямо и четко рубил шаг начальник училища, наш Батя, прошедший Анголу, Вьетнам и Мозамбик, кавалер ордена Боевого Красного Знамени и двух орденов Красной Звезды, ставший генералом в 38! лет, из-за ранений, вынужденный перейти на воспитательную работу с нами. Далее – штаб училища и ротные коробки. Военный оркестр, марши, цветы, люди на балконах и громкое «Урааааа!…». Мы в парадных белых перчатках, а Угол без жилетки, но все равно, радостный, т.к. увольнение ему ротный, по случаю праздника, не зарубил.
Все вернулись в казарму, сдали оружие, и готовились к походу по особым спискам.

ОСОБЫЕ СПИСКИ (4-я часть)

Итак, я попал в тройку с Андрюхой Тетериным из Ростовской области и Юриком Гориным из Норильска.
С Андрюхой мы дружили, потом, как-то потерялись по гарнизонам. Невысокий, коренастый, не суетливый. Он был немногословным и рассудительным, никогда громко не ржал, но мог подъебать так, что валялась вся казарма. Имел первый разряд по боксу, в бутылку никогда не лез, но никто его и не пытался зацепить. В нем был стержень и порода бойца. Это чувствовалось за версту.
Андрюха был самородком! Такого гениального художника я больше в жизни не встречал, хотя видел многих портретистов – карикатуристов.
Он рисовал только простым карандашом и только по памяти. В свободное время, когда нехуй делать, Андрюха устраивал такие сессии!!!
Просим – Андрюха, нарисуй парусник.
Хуяк, хуяк, хуяк – и уже бригантина несется по волнам с ветром в парусах.
– Андрюха, нарисуй истребитель в бою
Десять минут – и на листе бумаги – воздушный бой, разрывы снарядов, пулеметные трассы на фоне облаков и заката, фюзеляж с пробоинами и последнее пике в черном дыму.
Однажды он нарисовал комбата, смотрящего на себя в зеркало с бодуна. Это был шедевр!
Представьте себе рисунок: сгорбленная комбатовская спина в кителе, перед ним зеркало. В зеркале – полковничьи погоны, орденские планки, военная рубашка с галстуком, обрюзгшее рыло с мешком под единственным глазом (второго нихуя нет – чёрная повязка), на черепе вместо папахи – покоцанная треуголка, подмышкой костыль и нога с деревяшкой. Палец оттягивает нижнее веко, во взгляде безысходность, обреченность и грустные мысли типа: «О, как меня застегнуло!» На плече сидит попугай с ебалом ротного, как бы крича – Пиааастры, тащпалковник! Пиааастры, ёбанарооот! Очень дохуя пиааастров!
Если бы комбату показали эту картину по – трезвому, он бы точно бросил пить навсегда, и записался бы в секцию шейпинга. Но такие рисунки ныкались по серьезному.
Андрюха нигде и никогда рисовать не учился, а на мой вопрос: – Как ты это делаешь– дал простой и лаконичный ответ – Я это вижу, и просто переношу на бумагу. И всё! Нехуёво, правда?
Вторым моим напарником был Юрик Горин. Это был тот еще экземпляр.
Окончив музыкальную школу по классу гитары, после средней школы поступал куда-то там в искусство, но не поступил, и вернувшись домой «под щитом», год хуярил на заводе в родном Норильске, причем, явно, не директором Норильского Никеля, а простым подсобником.
Через год загремел в армию, и не абы куда, а на Тихоокеанский флот, на БПЛ (большой противолодочный крейсер, типа авианосца). Три года кАчки и сплошной полундры, отсутствие берега, таверн и проституток в иностранных портах, сделали из Юрика настоящего морского волка. Перед самым дембелем он решил, что карьера военного для него престижнее, чем выступление в струнном оркестре пидорасов, и во флотском звании «Старшина второй статьи», поступил к нам.
У него на груди был отличительный морской значок, который носил название «За дальний поход». Юрик поначалу, очень вдохновенно рассказывал о дальних походах, кругосветках, и т.д., но мы быстренько переименовали «За дальний поход» в: «За задний проход», и у пиздуна поубавилось фантазии, а образовалась какая-то непонятная агрессия при упоминании данной регалии в последнем варианте.
Назначенный (как старослужащий) командиром учебной группы, он, с небрежностью бывалого матроса, везде вворачивал морские словечки и команды, но нам было похуй и не такое.
Нас, поступивших сразу после школы, он называл: «Караси», а особо борзых карасей: «Кнехты» (такая парная тумба с общим основанием, на палубе судна или на причале для крепления тросов). Хуй его знает, почему.
Мы его звали Мориман, а рыжий Ганс на свой немецкий манер: Херр Юрген. На Юргена Мориман не обижался, а за «Херра» грозился вырвать Гансу вёсла (руки) и погнуть переборку (грудную клетку). Немец был не из ссыкливых, но терпением моряка старался не злоупотреблять.
У Юрика-Юргена было две страсти: Первая – заёбывать народ после отбоя игрой на гитаре, и вторая – сон.
Но если Кондаков-Ганс (тоже гитарист) хуярил исключительно рок типа AC/DC, Slade, или Rolling Stones, и исключительно в закрытом умывальнике, или сушилке, то ебучий Мориман плотно сидел на лирике и исполнял свои заунывные баллады на табуретке в проходе казармы возле оружейной комнаты (типа там акустика лучше).
Обычно, будучи дежурным по роте, или просто, когда не спалось без рёва волн за бортом, Херр Юрген пиздовал в Ленкомнату за гитарой, брал табуретку, садился возле оружейки, подстраивал инструмент и начинал.
– Повесил свой сюртук на спинку стула музыкааант… Брынннь…
– Поправил нервною рукой на шее чёрный бааант… Брынннь…
– Ебааать, началось… – неслось с коек.
– Цыц, блянах, карасина ёбаный, да я, тя, падло, в лоскуты! – огрызался бард
– Подойди скорей поближе, чтобы лучше слыыышать… Брынннь…
– Если ты еще не слишком пьяннн… Брынннь…
–Да заебааал, хватит выть, уёбок, иди нах со своей гитарой! – нарастало народное возмущение.
В Моримана из глубин казармы летели тапки и матерные слова-хуесосы.
– А ну, нах, зашкерились, кнехты ёбаные, задраили переборки и отбились молча! – не сдавался мозгоёб.
И только когда кто-то, типа Валеры Корзуна, обещал прервать свой сон, встать и сделать из певца свино – говяжий фарш к макаронам по – флотски, Мориман затихал, говорил – Ну и пошли нахуй – и уёбывал играть в умывальник.
Хер его знает, чему их там учили на флоте, но Юрик мог спать в любом положении (лёжа, сидя, и даже стоя). Он это дело любил, и если засыпал лёжа, то его было практически не добудиться. А тех, кому посчастливилось это сделать, ждало одно сплошное горе и тяжелый армейский сапог в виде поджопника или броска им же.
Однажды командиру роты что-то срочно понадобилось от спящего после ночного дежурства Моримана, и он решил его тихонько разбудить. Потрепав за плечо со словами – Горин, Горин, проснись – Недельский получил в ответ крик с закрытыми глазами – Пошолнах, ёбаный кнехт! – и удар дрыгнувшей ноги пяткой в коленку. Ротный отскочил, словно его ужалила змея, схватил подушку с соседней койки, ёбнул ею Юргена по башке (тот даже не дёрнулся), и со словами – Йобаный в сраку Варяг! Затонул бля навечно, хуй подымешь со дна – плюнул на пол казармы и обиженно удалился к себе в кабинет.
Вот такие персонажи достались мне в напарники для похода в детский сад.
После парада и сдачи оружия мы получили увольнительные до отбоя, Мориман зачехлил гитару, и группа выдвинулась на гастроли.
Детский сад располагался в одном из спальных районов, и если ехать через весь город на троллейбусе от КПП № 1 – то где-то минут 40 по времени, с остановками, а с тыльной стороны училища от КПП № 2 через небольшой сосновый лесок – чуть больше километра напрямки.
Мы не искали лёгких путей, потому ебанули пешком по тропам, протоптанным самоходчиками в сосновом бору. Дошли минут за 20.
В вестибюле детсада нашу делегацию уже встречали: заведующая – дородная дама лет 50-ти с добрым лицом, и методист – дамочка за 30-ть, в самом расцвете сил и желаний.
Мы сняли шинели в кабинете методиста и прошли в актовый зал. Там уже было полно детишек, а с ними воспитатели, в основном молодые (что отметилось сразу).
Самых маленьких (ясельной и младшей группы) не было, поскольку они такого еще не понимали, и воспринять не могли. Мы подумали, что, скорее всего, их отправили на разгрузку угля и дров для котельной, по принципу салабонов, перешепнулись по этому поводу и тихо поржали.
Утренник длился минут тридцать от силы. Я в доступной форме рассказал детишкам о Красной Армии, как она создавалась, как защищала завоевания Революции в годы Гражданской и Великой Отечественной войн, что сейчас Советская Армия стоит на страже рубежей, ну и в таком духе…
Юрик спел несколько песен типа: «Шёл под Красным Знаменем командир полка», «Тёмная ночь», «Вьётся в тесной печурке огонь» и т.д. Воспитатели и дети аплодировали, нам было приятно, и гордость распирала кителя.
Потом мы пересели в зал, а детишки пели хором, танцевали «Яблочко» (куда ж без него). Теперь аплодировали уже мы. Под конец поводили с детишками хороводы и гала-концерт закончился. Детей увели по группам, а нам предложили экскурсию по детскому саду.
В группах, Андрюха Тетерин чуток порисовал с деточками, мы пообщались, как могли, нам надарили кучу подарков (одеколоны, зубные щётки, пасты, кремы для бритья и обуви, рисунки, поделки, и конечно же, белый материал для подворотничков).
Когда нас привели в помещение одной из групп, в воздухе запахло попойкой и развратом.
Посреди комнаты стоял шикарно накрытый стол. Нарезочка, салатики, заливное, голубцы и т.п., а во главе стола красовались бутылка водки, бутылка вина и бутылка шампанского.
Детей в группе не было. Сложно сказать, либо помещение просто пустовало, либо детишек выгнали на лютый мороз куковать, пока мы нажрёмся.
А мы с таким подходом, могли бухать и до весны!
– Рассаживайтесь ребятки, открывайте бутылочки, а мы за вами поухаживаем – сказала заведующая, и уселась во главе стола. Воспитателей было 5 человек (детей оставили на нянек), плюс методист, плюс зава, а нас только трое. Участников рассадили по принципу: мальчик – девочка, и мы вскрыли спиртные напитки.
Рюмок на столе не было, а стояли обычные стаканы, из которых детишки потягивали компот за обедом, но нам такие мелочи голову не дрочили.
Когда одна из воспитательниц плеснула нам троим водки на донышке, Мориман поднял голову и тяжело посмотрел на неё, как на сухопутное говно, не знающее морских законов и не видевшее море даже с берега.
Дамочка тут же исправилась и налила моряку полстаканяки. Он моргнул глазом и заметно повеселел. Мы с Андрюхой переглянулись. Банкет обещал быть нескучным.
– За вас, ребятки, за ваш праздник – торжественно изрекла заведующая, и мы намахнули по первой (гусары – белую смерть, дамы – винцо).
Полстакана забортной водки хлынули в отсеки Мориманового желудка, он крякнул – Эх, хороша! – и начал метать жратву.
Мы от него тоже не отставали, потому, что это была та вкусная еда, от которой давно отвыкли, тем более, заботливый женский пол, зная, через что лежит путь к сердцу мужчины, нам непрерывно пополнял боезапас.
«За прекрасных дам» (похуй, что не третий тост) засадили по второй в тех же пропорциях (мы – по чуть-чуть, скиталец морей – полстакана).
Пошёл непринуждённый разговор. Застолье набирало обороты.
«За подрастающее поколение» чвакнули по третьей в тех же вариантах.
Заведующая, со словами – Гуляйте, ребятки, не буду мешать молодёжи – деликатно удалилась по делам (лучше бы она не произносила таких опрометчивых фраз…).
Мориман, нагло развалясь на стуле и пошло ковыряя вилкой в пасти, начал чесать про Саргассово море, Бермудский треугольник, Летучего Голландца и прочую хуйню. Девки пооткрывали рты, а нас душил ржак. Какое нахуй Саргассово море, какой к ебеням Голландец?! «За задний проход» – и пиздец!
Перед подачей горячего, был короткий перерыв на танцы под двухкассетный магнитофон «Весна» и репертуар Юрия Антонова.
В очередном па, ёбаный флибустьер как-то неестественно шаркнул ногой и чуть не наебнулся вместе с партнёршей. Мы сразу поняли, что корабль получил пробоину.
Под горячее махнули по пару порций белого рому (моряк чуть сбросил дозу), и его попросили спеть.
Мориман взял гитару, осоловевшими шарами обвел публику, цыкнул зубом с застрявшим хрящом от котлеты и загундосил:
– Пауееесил суооой сюртуууг на спинку стула музыкаааут… Брынннь…
– Паглааадил неруноююю рукооой на шее чёрный баааут… Брынннь…
Это был полный пиздец! Нас начало тошнить.
– Не, не, не! – Запиздели подвыпившие дамы – давай что - нить веселенькое.
– Ладно – подозрительно быстро согласился Юрик, вдарил по струнам и заорал дурным голосом:
– Любила целоваться ты взасос,
– Засасывала сразу рот и нос!
– Кричала диким голосом, рвала на мне волосы,
– И, в результате, я остался без волос!!!
Гогот грянул такой, что зашаталось вино в бокалах, а куриная нога на тарелке, чуть не пустилась в пляс.
Девки полезли под стол, давясь от смеха, хлопая себя по бедрам и сморкаясь в салфетки, а Мориман шарил по кругу безумным взглядом, не понимая, что за хуйня вообще происходит. Он был уже далеко, и не с нами.
Влетела заведующая.
– Девочки, потише, дети спят! – и, развернувшись, вышла.
После десяти минут припадка теперь уже беззвучного смеха и икания, кто-то из девчат предложил: – А давайте торт? – и мы с Андрюхой поняли, что пора подвязывать.
Порезали торт, и девчонки попросили – Ребята, откройте шампанское. Я открыл.
– Мальчики, вы будете? Мы – Не!
– А я буду! – проварнякал уже пьянючий в жопу капитан тонущего корыта.
– Юра, прекращай, уже и так полные баки – пытались мы урезонить это тело.
– Цыц, караси, умру, но флот не опозорю – с этими словами Мориман опрокинул в заливную горловину полный стакан полусухого Советского шампанского.
Вражеская торпеда ебанула аккурат ниже ватерлинии в районе капитанского мостика. Газированный слабоалкогольный напиток, смешавшись с ранее выпитой водкой, сметая переборки, хлынул в трюм. Крейсер стремительно шел ко дну, ни о какой борьбе за живучесть корабля не могло быть и речи – команда его покинула, трусливо сьебавшись на шлюпках.
Когда, пытаясь, что-то сказать Мориман смог произнести лишь невнятное: – Уууыыыаааууу… – мы, распрощавшись, и взяв телефончик детского сада, нацепили на него шинель, шапку и ремень, прихватив гитару и две сумки с подарками, зашагали к воротам детского сада.
Пьяного пустили впереди, дабы был в поле зрения, а сами, обернувшись, помахали в окна провожающим нас женским лицам.
Развернувшись к моряку, мы увидели, что он подозрительно стоит на месте, произнося какие-то звуки. Мы подошли сзади, навострили уши, и я услышал отчётливо: – Бааааа…
– Что он сейчас сказал – заволновался Андрюха.
– Он сказал: Бааааа…– честно ответил я другану.
– Ёбанарот! Щас будет рыгать! – испуганно вскрикнул мой сотоварищ – срочно уводим нахуй подальше.
Ещё не хватало, чтобы это уёбище опозорило нас, вывернув на девственно чистый снег весь сложный гарнир, сожранный накануне в такой приятной компании. Тем более, за нами всё ещё наблюдали из окон.
Подхватив с обеих сторон подмышки, мы поволокли свинью за ворота детского учреждения.
Когда отволокли шагов на двадцать, опять услышали: – Бааааа…
Нам не померещилось. Свежий морозный воздух сделал своё дело, и голубцы запросились наружу. Херр Юрген, вяло пытаясь вырваться из наших лап, стоял, разинув пасть, и мы уже ощущали, как лава вулкана прёт наверх.
– Не здесь и не сейчас – злобно прошипел прямо тому в ухо поводырь слева – и раскрытой ладонью жёстко хлопнул поганца по затылку.
– Патруль! Нам пиздец! Патруль! – громко пиздонул я в правое ухо моряка.
Услышав кодовое слово, Юрик встрепенулся, бросил попытки опозорить нас в глазах мирного населения, и усилием воли затолкал отходы назад в утробу.
Кривыми беспорядочными галсами, как римская галера с еврейскими гребцами – симулянтами, дав сильный крен на правый борт и осадку по корме, с трудом перебирая заплетавшимися ходовыми винтами, с вышедшим из строя компасом, таща за ремень гитару в чехле, Мориман заковылял к лесу. Мы за ним.
Догнав уходящее судно, и, чтобы не срубил пару сосен прямо по курсу, мы с двух сторон взяли его на абордаж, и поволокли по нужному фарватеру к родным берегам с тыльной стороны училища, а точнее, ко 2-му КПП, где несли вахту наши братишки-курсанты.
Позвякивая надаренной парфюмерией, и таща пьяное тело матроса-анархиста с гитарой, мы выглядели, как бравые хлопцы армии Батьки Махно, накануне бомбонувшие белогвардейский интендантский обоз.
Когда до порта приписки оставалось каких-то пару сотен метров, Андрюха, соколиным глазом засёк комендантский патруль, пиздующий вдоль забора училища прямо к КПП № 2. Комендантская сволота, видимо решила погреться в тепле и хлебнуть чаю, а нам теперь туда путь был заказан.
Тут начальник патруля остановился и повернулся в нашем направлении. Мы, как белофинны-диверсанты в лесах Карелии в 39-м, дружно рухнули в снег, только мы – на локти, а Мориман – еблищем. Снег вокруг его морды сразу же начал таять. Еще бы – столько выжрать.
Похоже, нас не заметили. Патруль, потоптавшись, продолжил движение. Нам оставалось ждать. Сколько – неизвестно. Мориман, в отрубе, сопел в снег и ему было насрать на наши проблемы.
– Предлагаю закидать тело ветками, чтобы зверьё не погрызло, и вернуться за ним ночью – мрачно пошутил Андрюха.
– Да нахуй он нужен, уёбок – возразил я, и продолжил – Мне гитара и ботинки!
– Согласен – сказал корешок – Мне часы и портсигар – и мы тихо заржали.
– Хуйня! Зимой не завоняется – продолжил я – Весной снег сойдет, вернёмся – похороним по-людски – мы заржали чуть громче.
Моряк хоть и был мудаком, но своих мы никогда не бросали.
– Аууу… Уыыы… Мымумууу – промычало то, что еще 2 часа назад было человеком.
Андрюха отоломил сосновую иголку и осторожно засунул в ноздрю Мориману.
– Ааапчхуууй! – громко ебануло тело. Вороны сорвались с веток, закружили и закаркали, демаскируя нас, совы повыпадали из дупел, лоси сбросили рога, медведь подавился лапой, а зайцы упиздили аж за Урал.
– Тихо, морячок, не паникуй – я белой парадной перчаткой закрыл пасть, собирающуюся чихнуть во второй раз.
– На вот, лучше пососи леденец. Нехуёвый сладкий петушок на палочке – с этими словами я сунул в рот Юрику указательный палец в перчатке.
Взрослому дяде детский леденец, видимо не понравился, он вытолкнул его языком, что-то промямлил и опять засопел.
Короче, мы делали всё, чтобы не дать нашему боевому товарищу уснуть, и в итоге, завернуть боты (как это всегда бывает с уснувшими в снегу). А нам потом тащить негнущееся, звенящее на морозе, заебуневшее тело, как манекен из мастерской пошива верхней одежды.
Андрюха предлагал раскрасить моряку ебало (красок у нас с собой было дохуя и больше), а нарвавшись на патруль, заявить, что взяли в плен индейца-чероки, и тащим его в форт для пыток и последущей публичной казни. Я отказался, сказав, что нуегонах, на это ЧМО еще краску переводить, тем более, что на его харе уже схватывалась ледяная корка.
Ждать нам пришлось недолго, минут двадцать. Видимо, патруль на КПП пустили только погреться, а вместо чая предложили пососать бодрый курсантский хер.
Когда комендантские псы исчезли с поля зрения, мы поволокли подстывающего Юргена ко
2-му КПП. Был пятый час вечера. Смеркалось.
Увидев нас в коридоре КПП, наряд с 3-го курса хором произнёс: – Хуясе, Мориман нажрался!
– Отравили! Хули, не видно?! – злобно рыкнул я, и спросил – Где ваш дежурный?
– Дрыхнет в комнате отдыха – ответили дневальные.
– Заебись! – воскликнул Андрюха, и мы из последних сил потащили обмякшее тело по задворкам в родную гавань.
На входе в казарму дневальный в двух словах обрисовал обстановку.
Наш комбат с комбатом 2-го батальона и с ротными бухают в их казарме, взводные сьебнули по домам, и явятся не раньше ужина. Судьба благоволила к нам, а к этому уебану – тем паче.
Мы раздели, разули моряка, швырнули его на шконку, и сели перевести дух.
О! Я и Андрюха, почти одновременно заметили, что в казарме, кроме примерных чмырей, командирских жополизов и наряда, присутствует почти весь цвет распиздяйства нашей доблестной роты, а именно: Рыжий Ганс, Угол, Молдован, Колюня, Гена Шмаков, Ваня Быков («Организм»), причем, все только на лёгком подшофе, ну и мы с Андрюхой Тетериным, само собой, хотя, увольнительные у всех были до отбоя.
Мы подозвали Угла.
– Серёга, а какого хуя все тут делают? Вы ебанулись совсем? – на что последовал логичный встречный вопрос – А вы?
– А хули нам?! Мы ёбаное тело Моримана тащили через лес на себе, не бросать же пьяного говнюка в городе.
– А нам хули?! – молвил Угол – В городе патрулей, как собак, хватают всех, в кандалы и на гарнизонную губу, ебашить потом суток десять на морозе.
– На дискотеке решили догнаться? – спросил Андрюха.
– А то! – весело пиздонул неунывающий Угол.
– Грамотно! – заключил я, но тут пьяный матрос начал подавать признаки жизни и сел на кровати в исподнем белье.
– Ойбляяя… простонал Мориман и приложил руки к животу.
– Спи, малыш, спи, это всего лишь дурной соннн…– с французским прононсом произнёс Угол, и, подойдя, ласково погладил Юрика по голове.
– Ойбляяяааа!.. громче взвыл моряк, судорожно нашарил ногами тапки под койкой, сунул в них ноги и, на полусогнутых, не отнимая рук от живота, засеменил в сторону сральника. Мы за ним. На полдороги болезный спохватился, влетел в Ленкомнату, рванул из подшивки «Красной Звезды» добрый лоскут и скрылся в кабинке туалета. Мы остались в смежном умывальнике перекурить от трудов наших праведных. Подтянулись наши люди: Ганс, Молдован и Колюня.
Двери между умывальником и туалетом не было, потому, спустя минуту мы услышали следующее:
– Аааааххххх!...– и потом такой звух: – Плюххх!
Через 20 секунд – Аааааххххх!... – Плюххх!
Опять через 20 сек. – Аааааххххх!... – Плюххх!
– Шо там происходит? – поинтересовался любопытный Молдован.
– Глубинные бомбы кладёт – пояснил Андрюха, очень близко узнавший Моримана за этот день.
– Как равномерно кладёт! Да, бля, как точно! – восхитился Молдован.
– Ты у него значок видел?! – вопрошал я.
– Видел, ну и чё?
– Через плечо! «За задний проход», называется, вопросы ещё есть? – пёр я танком?
– Нету… – скис Молдован.
– Профессионал, хуле… – подытожил Ганс, и мы дружно и громко заржали.
Сбросив балласт, гроза подводных лодок и личной гигиены, выперлась из кабинки, и, ткнув в нас пальцем, невнятно произнесла: – Не заёбывать меня, караси, а то я сам всех заебу – печально рыгнула и, удалившись на вялых ногах, ёбнулась на свою койку, и, сложив руки на груди, захрапела, теперь уже надолго.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРИСТАНЬ ВАРЯГА (5-я часть)

До ужина оставалось два с половиной часа, а до дискотеки все три, народ маялся бездельем, офицеров не было, потому предложение Угла прозвучало, как нельзя, кстати.
– Надо б похоронить по человечески, а то, хули он там валяется, нахуй никому не нужный. Мы ж православные…
Речь шла о Моримане, который спал мертвецким сном, и которого можно было хоронить хоть под звуки орудийных залпов. Как крепко спал Мориман, мы были в курсе.
Решение созрело молниеносно. Уж на что, на что, а на всякие гадости мы были горазды.
Совещание распиздяев длилось десять минут. Еще один час ущел на подготовку реквизита и обкатки сценария.
В роте былфотоаппарат, и не абы какой, а «Зенит» с зеркальным обьективом, и кинокамера для сьёмок парадов, спортивных праздников, учений, и вообще, для запечатления жизни роты. Был и свой кинооператор, Витёк Притула, которому приказали срочно заправлять плёнку в кинокамеру и ждать команды.
Далее, по действующим лицам и реквизиту:
1. Корабельный священник, отец Николай – самый мелкий курсант Коля Казаченко (Колюня).
В каптерке отыскали чёрный халат для хозработ самого большого размера, нацепили на Колюню – оказалось – почти до пят. Хуйня, что слегка в краске. Застегнули на все пуговицы –ряса. Из чёрной светомаскировочной бумаги свернули по размеру головы цилиндр, верх заклеили, белой гуашью начертали крест. Вот тебе клобук (головной убор духовенства). Из двух анкерных болтов различной длины, перевязанных проволокой, получился большой и тяжёлый православный крест, на шнурке и на пузе у Колюни. Тушью по морде – усы и жидкая бородёнка (смывается одеколоном). Глиняный горшок с чахлым цветком на стене Ленкомнаты – кадило. Цветок – нахуй, и так засох, дырку в днище заделали деревяшкой, прицепили веревочки, надергали под снегом жухлой травы. Ладан. Будет дымить нехуёво. Отходи и учи роль.
2. Безутешная вдова – Серёга Ермолин (Угол). Из чистой портянки навязали платок под морду, из них же скрутили сиськи, засунули под нательную рубаху. Никакой косметики, хуле…муж на смертном одре.
3. Капитан корабля – Ганс, рыжий, жестокий и брутальный. Национальность – немец, но предки шароёбились в России ещё со времён Петра I.
4. Судовой врач – Гена Шмаков. Галифе, сапоги, нательная рубаха и подтяжки. На груди стетоскоп (кстати, у Гены и стетоскоп, и прибор для измерения давления лежали в чемодане). Отец – врач, хуле…
5. Музыкальное сопровождение: Стёпа Боряцу. Тоже молдованин, но талантливый исполнитель на аккордеоне.
6. Массовка – друзья, соратники, и просто присутствующие лица.

Докуметальный фильм в очень сокращённом варианте
В головах усопшего взятая из его личного шкафчика памятная бескозырка, с надписью: «Тихоокеанский флот», на бескозырке буханка хлеба вместо иконы, к дужке кровати прикреплено фото покойного в черной рамке (светомаскировочная бумага), взятое временно с Доски Почёта. Над ними траурная лента (светомаскировочная бумага) с надписью белой гуашью: «ОН БЫЛ, КАК ВСЕ…РОДНЫЕ, БЛИЗКИЕ, ДРУЗЬЯ, КОМАНДОВАНИЕ, ПОЛОВЫ ПАРТНЁРЫ».
В руках почившего в Бозе – зажжённая свеча (в оружейной комнате в избытке, на случай отключения электроэнергии)
Вокруг тела покойного живые (пластмассовые) цветы из Ленкомнаты. Играет траурная музыка – хоралы (Стёпа Боряцу за кадром). На груди усопшего сиськами лежит безутешная вдова (Угол без косметики).
Друзья, соратники, и просто прихлебатели стоят у ложа новопреставленного.
Ровно в 18.40 Витьку Притуле была дана команда «Мотор»!
Входит отец Николай.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь – целует крест и даёт на целование новопреставленному. Тот не реагирует. Хуле, усоп.
– Помяни, Господе Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставившагося раба Твоего, брата нашего (имя)…
– Как его звали в Миру? – взывает священник к нам.
– Мориман, батюшка – глаголю я смиренно.
– То не христианское имя – а кликуха богомерзкая – вещает отец Николай – щас как ёбну крестом по кумполу, грешник срамной!
Колюня целится в меня анкерным крестом.
– Свят, свят, свят…– все крестятся, а я особо истово.
– Где же вдовица его безутешная, горлица невыплаканная, доебался священник.
– А вон она, с волосатыми ногами, на коленях возле одра, вся в печали – уточнил Молдован.
–Как его в Миру кликуха… ойбля звали? – вопрошает сызнова отец Николай.
– Кастрат… Ой, прости, батюшка, Калистрат, Калистратушка, совсем от горя рассудок отнялся – уточняет безутешная вдова (Угол) и опять рыдает на груди усопшего.
– Ммм… Калистрата, яко благ и человеколюбец, отпущай грехи и потребляй неправды…остави и прости все его прегрешения, вольныя и невольныя…
– А скажи, дщерь моя (к Углу), пил ли новопреставленный зелье адское? Хотя сам пил не меньше.
– Не пил, батюшка – жрал, аки сотона – завыл Угол, хотя сам жрал в 2 раза больше Сотоны.
– Бил ли тебя, упокоенный, налагал ли на тебя десницу свою? – продолжал допрос садомазохист Колюня.
– Не бил батюшка – пиздошил смертным боем за надо и не надо.
– И таки было за шо – уточнил по ходу судовой врач Гена Шмаков.
Отец Николай заебался разбираться в этих интригах и подвёл черту:
– Ты еси един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Всем спасибо, все свободны.
Короче, фильм (если это был фильм, занял по времени минут 15-20)

ЭПИЛОГ (6-я часть)

Мы успели до построения на ужин и дискотеку. Реквизит весь убрали, грим стёрли. На дискотеке, как обычно, все понажирались, но в этот день нас никто не прессовал. Через несколько дней, в очередные выходные, когда Витёк Притула проявил плёнку, и мы всей ротой, вместе с комбатом, ротным и взводными (ржали все до усрачки) посмотрели её после программы «Время», Юрик Горин, поначалу психовал, а, потом махнул рукой и сказал: – Да пошли вы все нахуй, караси ёбаные! Плёнку я по выпуску заберу на память.
Наш особист, которому кто-то доложил за фильм, плёнку изъял, но через 2 дня вернул со словами: – Я охуеваю! Нахуй вам Армия? Вы ж артисты. Пиздуйте народ веселить. А я себе копию сделал, а то такие таланты пропадают. И пожал всем руки.
Он знал, что говорил, потому, что многие «артисты» впоследствии стали кадровыми работниками ГРУ, о которых нам с вами и знать не нужно.
Мориман, действительно, забрал плёнку и распределился изначально в одну из стран соцлагеря. На 20-ти летии выпуска его и некоторых других «артистов» никто не видел, и не знал о них ничего. Значит, так нужно.

Продолжение следует.

Спижжено тут - www.yaplakal.com/forum6/topic463067.html